Неточные совпадения
На террасе говорили о славянофилах и Данилевском, о Герцене и Лаврове. Клим Самгин знал этих
писателей, их идеи были в одинаковой степени чужды ему. Он находил, что, в сущности, все они рассматривают
личность только как материал истории, для всех человек является Исааком, обреченным на заклание.
— В небольшой, но высоко ценной брошюре Преображенского «Толстой как мыслитель-моралист» дано одиннадцать определений
личности и проповеди почтенного и знаменитого
писателя, — говорил Краснов, дремотно прикрыв глаза, а Самгин, искоса наблюдая за его лицом, думал...
Только Иван Дронов требовательно и как-то излишне визгливо ставил вопросы об интеллигенции, о значении
личности в процессе истории. Знатоком этих вопросов был человек, похожий на кормилицу; из всех друзей
писателя он казался Климу наиболее глубоко обиженным.
Дозволяется ненавидеть не только убеждения
писателя и произведения, в которых он выражает их, но и самую
личность его.
—
Писатели — люди самые бескорыстные… это — светлые
личности! Им ведь ничего не надо — им только справедливости, — только правды! Они не комары…
Касим Амин [Амин Касим (1865–1908) — египетский
писатель; его книга"Новая женщина"переведена на русский язык И. Ю. Крачковским в 1912 г.], прозванный «Лютером Востока», говорит в своей книге «Новая женщина»: «Происхождение разногласия между нами и западными объясняется тем, что они поняли природу человека, уважают его
личность».
Он и двое из его приятелей,
писатель Крэкрофт и историк Бисли, окружали г-жу Элиот самым неизменным преклонением и перед ее дарованием, и перед
личностью.
Иван Грозный был как раз
личность, которую он изучал как психолог и
писатель. Его взгляд казался многим несколько парадоксальным; но несомненно, что в Иване сидела своего рода художественная натура на подкладке психопата и маньяка неограниченного самодержавия. Оценка москвичей, слишком преклонявшихся перед государственным значением Грозного, не могла удовлетворять Костомарова с его постоянным протестом и антипатией к московскому жестокому централизму.
А
писателем я занимаюсь во втором (еще не изданном) томе моего труда о романе в XIX столетии в двух отдельных главах"
Личность и судьба
писателя"и"Главные вехи русского романа".
Я воспользовался первой маленькой паузой, чтобы задать тот чисто литературный вопрос, с каким ехал еще из Москвы. В романе «Страница романа», как читатель припомнит, кроме длиннот и повторений в описаниях Парижа, есть еще одна странная черта для такого даровитого и сильного
писателя, как Золя. Это
личность доктора Деберля. В начале вы думаете, что автор сделает из него если не тип, то своеобразный характер. Но ожидание не оправдывается. Я и указал на такое противоречие самому Золя.
Только раз, уже не так давно, в Москве, куда она стала попадать чаще, с тех пор, как они живут в губернском городе, привелось ей быть в университете, на утреннем заседании, где читались стихи, статьи и отрывки в память одного московского
писателя. Она ожила на этом сборище, публика показалась ей чуткой и восприимчивой, от стен актовой залы веяло приветом старого наставника. Она представляла себе, как должен был говорить со своею аудиторей Грановский:
личность его оставалась для нее полулегендарной.
Нет, и вы и дама, с которою беседовал наш приятный
писатель, берете очень свысока: вы выставляете людей отличных дарований, а по-моему более замечательно, что и гораздо пониже, в сферах самых обыкновенных, где, кажется, ничего особенного ожидать было невозможно, являлись живые и привлекательные
личности, или, как их называли, «интересные мужчинки».
И он являл своей
личностью горькую судьбу русского
писателя.